Он часами стоял у окна, вглядываясь в надвигающуюся темноту, но видел не столько грозовые тучи, сколько тени в собственной душе. Каждый раскат грома отзывался в нем эхом тревоги, и он не мог понять, что представляет большую угрозу: слепая ярость стихии или буря, бушующая в его сознании. Он чувствовал, как тонкая грань между реальной опасностью и порождениями его страха начинает стираться, оставляя лишь тягостную неопределенность.
Его взгляд скользил по спящим лицам жены и детей, и сердце сжималось от щемящей нежности и ужаса. Желание стать для них щитом боролось с мучительным осознанием, что главная угроза может исходить от него самого — от его страхов, его неуверенности, его искаженного восприятия мира. Он застыл в мучительном выборе: готовиться к битве с внешним врагом или начать сражение с бурей внутри, рискуя в этом бою потерять себя.
